Чистые фотографии Николая Кулебякина
Николай Кулебякин – фотограф, чья известность в Москве изустна и подтверждается нечастыми выставками. За рубежом о нем в последнее время говорят все чаще, называя в ряду тех немногих современных российских авторов, имеющих международное признание. Творчество этого художника относится к той области фотографии, которую называют Фотография. Кроме фотографической оптики и носителя в произведениях не присутствует ни манипуляций при съемке, ни при обработке, ни при печати. – Чистая фотография. В фотографиях присутствуют свет и автор, предметы и время. И пространство. Во всей его данности. Эти произведения ценят за их цельность и ощущение откровения. Поскольку трудно подбирать слова, говорят лишь о метафизической данности изображения в такой фотографии. Собственно, это фотография, говорящая на своем родном языке, чистом, первозданном, не загрязненном шумами эксперимента со штилем, не обремененная необходимостью перевода на другие языки - вербальные, визуальные. Язык такой фотографии чувственен и философичен. Прост и требует знания. Малейшее незнание чревато потерей смысла или неточностью выражения, или недопониманием собеседника. Но такая фотография не герметична, она открыта, как стеклянный сосуд с водой, и зритель несет ее, как драгоценность. Даже пресыщенный зритель оценивает ее высоко, как пресыщенный знаток вин ценит вкус чистой воды. Это фотография взыскующих – жаждущих. Зритель, ищущий гармонии и прозрачности, проницаемости слоев смыслов и образов «пьет» такую фотографию самозабвенно. Но это фотография не для тех, кто готов быстро насытиться всяким снимком, тех, для кого скорость понимания плоскостного изображения является главным мерилом его ценности. Это медленная фотография.
Кулебякин, как признается он сам, мечтал работать с книгами. И действительно, те его произведения, которые все-таки находят путь к широкой публике – в книгах. Но путь кулебякинских фотографий это не шоссе, не скоростная магистраль, это тропа. Его первая книга, соединившая тексты стихов Арсения Тарковского и фотографию, нашла своего зрителя, точнее читателя. В России и за рубежом, даже среди тех, для кого кириллица не более, чем очень красивая графика начертания неизвестного языка. Второй книжный проект, подготовленный год назад – двухтомник, собравший избранные листы из черно-белых серий художника 1980-х-1990-х годов и новый проект «Условное и безусловное». Над ним автор работал последние три года. В своей рецензии на этот двухтомник американский историк искусства и фотограф Стив Йетс высказал пожелание, чтобы российский автор был не только «рассказан», чтобы были выстроены не только его связи с отечественной художественной и фотографической ситуацией, но и появился текст, где будет сплетена паутина связей Кулебякина с мировым фотографическим процессом. Наверное, сделать это естественнее зарубежному критику, но все-таки позволю высказать свои замечания.
Когда я думаю, с кем в одном ряду стоит художник Кулебякин, у меня захватывает дух. И перехватывает дыхание от ощущения несправедливости отношения к фотографии как искусству. Ее готовы принять, воспринимать как искусство, глядя на нее сквозь призму традиционных изобразительных искусств – оценивая ее мерками живописи и графики. Я сама на протяжении лет пишу, что в России есть три вида профессионалов, работающих с фотографией: фотографы, арт-фотографы и художники современного искусства, использующие фотографию как инструмент. И не всегда есть возможность уточнить, что все три категории творцов – художники, artists . Все, занимающиеся творчеством, использующие визуальные медиа, - художники. Но, говоря о Кулебякине, подчеркну, что он – фотограф. Его фотографии нет нужды стремится на поверхность, на стык к другим искусствам, потому что она остается искусством в глубине самой фотографии.
Если говорить о тех фотографах, чьи усилия обретают столь же простую – для непосвященного в язык фотографии – форму высказывания, то в этом ряду Пол Стрэнд и Гарри Каллахан, Яромир Функе и Йозеф Судек. С первыми двумя Кулебякина роднит умение выстраивать чистую композицию, сосредоточенную на предмете и его положении в пространстве. Со вторыми – принадлежность восточноевропейской традиции модернистской фотографии, в которой Кулебякин – явление позднее, маргинальное, поскольку не наследует ей впрямую, не относится ни к одной из восточноевропейских непрерывных традиций, и все-таки говорит с ее модернистским акцентом. Может быть, это покажется странным, но фотографии Кулебякина очень близки с русским авангардом, особенно с ясностью композиций Александра Михайловича Родченко.
Я сознательно не называю многих, кто работал с теми мотивами и сюжетами, кто стал классиком в тех жанрах натюрморта, портрета, пейзажа, где работает Кулебякин. При всей простоте соотнесения его фотографий с классическими определениями жанровых границ, его фотографии не развивают жанры. Кулебякин использует их, а также предметы, вещи, как слова и целые фразы, за которыми встает важнейшее – вздохи ритмов, волн, пронизывающих пространство. Искушенному глазу думающего зрителя удается поймать трехмерность в его фотографиях, погрузиться в нее и самому, наконец, задаться вопросом: как эта двухмерная поверхность, покрытая светочувствительным слоем, может заключать в себе наше знание о трехмерном мире, вплоть до его малейших свойств, ощущаемых нами тактильно. Когда глаз начинает ощупывать трехмерные предметы и перемещаться в пространстве двухмерных фотографий, наша душа прикасается к тайне зеркала. О ней можно говорить на языке фотографии цветисто, пышно, но утратив точность, а можно, как фотографы разных стран, разных эпох, среди которых и Кулебякин, просто создать трамплин для прыжка в самое зеркала.
Один известный художник, работающий в фотографии и живущий ровнехонько на другой стороне Земли, в Мексике, в своей биографии написал, что для него в современной фотографии есть три фигуры: Виткин, Саудек и Кулебякин. Впервые прочитав это, я была смущена, столь далеки первые двое в своем творчестве от фотографической чистоты и прозрачности нашего автора. Но теперь мне кажется, я понимаю, что хотел сказать мексиканский автор. Его идея находится не в контексте одной фотографии, не в контексте фотографического медиа, языка фотографии, но в сфере современной визуальной культуры. В ней Кулебякин – представитель одного из полюсов. Выстраивая свою триаду, мексиканец назвал тех трех авторов, которые могут обозначать три, возможно, важнейших направления: связь с историей культуры – Виткин, связь с эросом – Саудек и проблемы языка – Кулебякин. Таким образом, речь идет о создании модели идеального художника современного мира, которому необходимы качества и проницательность, свойственные каждому из названных.
Наверное, когда-нибудь появятся тексты об искусстве и языке фотографии, написанные лингвистами, физиками, биологами с той серьезностью исследовательского подхода, с какой академик Борис Рауншенбах написал о русской иконе и пространственной композиции живописи Нового времени. Тогда феномен Кулебякина, поэтически и философски – в меру сил – обозначаемый гуманитариями, явится в своем настоящем аксиологическом масштабе. Хочется надеяться, что фотографии не придется ждать своей очереди на протяжении тысячелетия.
Ирина Чмырева,
