Получил заказ от журнала Т сделать портрет знаменитого писателя Г. Всегда рад таким заказам — со временем портреты знаменитых писателей, музыкантов, актеров и прочих известных персон серьезно вырастут в цене и для собственной рекламы это очень неплохо.
Вечером того же дня долго не мог дозвониться до героя, на смски ответа тоже не было, но я дозвонился, с какого-то раза. Строгий голос на другом конце провода сказал, что он на даче и в городе будет завтра, в обед.
Писатель Г. поинтересовался, сколько мне нужно времени для фотографирования, я обозначил с запасом — тридцать минут, голос ответил, что это слишком много, я понизил ставку до двадцати, герой не соглашался на мои условия и утвердительным тоном, неподразумевающим дальнейшего торга, сказал, чтобы я был у него ровно без четверти три, и у меня будет ровно 15 минут, я согласился, 15 это нормально. Адрес он мне не сказал, попросив позвонить ему завтра ровно в час дня, тогда он скажет, куда приехать.
В полдень, кушая блинчики, которые мне испекла на завтрак Андреева, я начал нервно поглядывать на мобильник, чтобы не дай Бог не пропустить назначенный для контрольного звонка час дня. Ровно в 13.00 я позвонил писателю Г, герой подтвердил время, назвал адрес и строгим голосом попросил не опаздывать, напомнив, что у меня будет ровно 15 минут, а потом он уедет.
Я решил заставить себя выйти немного раньше, чтобы не опоздать на свои выторгованные 15 минут. С героями журнала Т у меня уже были проблемы: писательница У в грубой форме отказалась фотографироваться, сославшись на то, что она не любит фотографироваться. С таким лицом, как у писательницы У, это неудивительно, но в чем виноват я? Конечно, я не мог бы сделать из нее юную свежую фею, убрать лишний подбородок и подушки под глазами, но красивый портрет точно сделал бы.
Еще была группа героев из далекой южной страны, которая отказалась от съемки из-за страха быть депортированными из «нашего ада». Поэтому я очень не хотел опаздывать и расстраивать фоторедактора журнала.
Пока я начищал свои Мартенсы, попросил Дарью открыть Википедию и немного просветить меня о заслугах писателя Г и его произведениях, которые я, разумеется, никогда не читал.
Список заслуг был внушительный: премии, упоминания, настоящий классик, специализирующийся на описании русской души. Андреева зачитала несколько отрывков из его книг. Если бы кто-то что-то подобное сказал о любом другом народе, кроме русского, то на всю жизнь прослыл бы грязным нацистом и человеконенавистником. Но про русских людей можно говорить и писать все что угодно, получать за это литературные премии и быть живым классиком, при этом проживая в России.
После нескольких цитат я начал чистить Мартенсы еще быстрее и еще раз утвердился в мысли, что опаздывать нельзя. Знаменитый писатель Г. был убежденным европофилом, долго жил в Берлине и ненавидел расхлябанных и непунктуальных русских. Теперь за мной было все — страна и нация, отступать было нельзя.
Маршрутки все не было и не было, время стремительно таяло, скурив два кэмэла я решил бежать до метро. Расстояния в Москве нереальные, а коммуникации плохие, поэтому все опаздывают. Когда только понаехал из Питера, меня очень раздражала московская привычка все переносить и придумывать нелепые причины опозданий, но потом все понял. Но писатель Г. был настоящим европейцем и жил в центре, ему этого никогда не понять, впрочем, как и фоторедактору журнала Т., для которого главное, чтобы был результат, и желательно хороший. Герой съемки живет рядом с Арбатом, а я в 20 минутах от Братиславской, но я добежал до метро за 10 минут и удачно запрыгнул в отходящий поезд, у меня появился шанс приехать вовремя.
Я ехал и мечтал, что когда стану очень богатым, куплю себе квартиру на Остоженке, и буду самым пунктуальным москвичом, настоящим, внутрикольцовым. Во время моих фантазий, где-то между Люблино и Волжской поезд остановился, в громкоговорителе что-то заскрипело, и машинист попросил не переживать и держаться за поручни, проверка тормозов, но я переживал.
И так было между всеми станциями, я переживал все больше. На Чкаловской сломя голову побежал на синюю ветку, пихнул двух или трех человек, пронесся вихрем по эскалатору и забежал в вагон, у меня была передышка, часы показывали национальную катастрофу, по моим подсчетам, если я не потеряюсь и быстро найду дом дробь с чем-то там и начну снимать бушлат прямо на лестнице, то у меня будет 10 золотых минут.
На Смоленской я был похож на стремительно несущуюся ракету, рассекающую ветер, мокрый снег и грязь — переход, переулок, несколько прохожих, которые не знали «где эта улица, где этот дом», и, наконец, старая москвичка с тележкой указала пальцем на нужный адрес.
Я стоял у заветной двери, промокший и красный, дышал как загнанный карельскими охотниками лось, жал на кнопку домофона, а часы показывали 14.44, я успел, у европофила не будет шанса сказать что я непунктуальный.
Из домофона раздался приятный женский голос: «Дергайте дверь сильнее, и поднимайтесь». Сказать, что я поднимался не совсем точно, скорее я летел, это был мой Сталинград, моя победа. Долетев до пятого этажа, позвонил в дверь, мне открыла женщина, обладательница приятного голоса, по виду домработница и сказала: «Константин Викторович еще не пришел, вы можете его подождать в комнате». Я был счастлив и у меня появилась возможность немного отдышаться и обсохнуть, снимать, когда дрожат руки на длинных выдержках нельзя.
У писателя Г. красивый дом, на стенах висели картины современных художников, высмеивающих дикую Россию, европейские гравюры, восточные маски, а на полу в комнате лежало несколько высушенных экзотических плодов, один из которых, аномально большого размера, очень напоминал женские бедра с лобком, который был украшен пучком сушеной травы в соответствующем месте — сомнений не было, это был точно лобок. В уютном кресле лежала дымчатая кошка, дополняя общую картину уюта и европейского благоденствия.
Обладательница милого голоса оказалась действительно домработницей, пока я сох и приводил в порядок прокуренные легкие, она умело развешивала постиранное белье на сушилку, ходила с тряпочкой по комнате и протирала старинный сервант с резьбой, с таким видом как будто я пришел с проверкой и хочу поймать ее на лени.
На столе лежало много книг, среди которых виднелась пепельница внушительного размера, которая подсказала мне, что в комнате курят, спросил разрешения у временной хозяйки, закурил и взял книгу пера Г., наугад открыл страницу и начал читать.
Писатель Г. писал действительно красиво, открытая наугад страница была посвящена русской тоске, которая отличается от тоски других народов, я посмотрел на часы, которые показывали 15.00. Моя душа пела, знаток русской тоски опаздывал на 15 минут, и мне было очень интересно, как этот европофил будет извиняться за опоздание и будет ли вообще. Возможно, он считает, что перед нами вовсе не нужно извиняться, по крайней мере, разворот из его книги умело и высокохудожественно намекал именно на это.
И тут в комнате внезапно появилась она — высокая, молодая женщина со светлыми волосами, падающими на левое плечо, в длинном облегающем халате на голое тело, и сразу же комната наполнилась женскими гормонами.
«Здравствуйте, я жена Константина Викторовича», — сказала она и проплыла к столу, открыла макбук про, мельком бросила на меня взгляд и сделала вид, что хочет проверить почту. Я очень обрадовался присутствию в квартире домработницы, жена писателя Г. действительно была очень хороша и по-утреннему слаба, хотя часы показывали четверть четвертого, а писателя Г. все не было.
Молодая женщина извинилась за утренний вид, и сказала, что всю ночь работала, мы перекинулись еще парой пустых фраз и она снова уплыла из комнаты. Через несколько минут она вернулась с прозрачным чайником чая, в котором плавала какая-то травянистая мимоза, и одной чашкой.
«Только не думайте, что вы будете пить чай один, я схожу в душ и вернусь».
«А где вторая чашка?» — спросил я. «Я принесу потом», — ответила жена писателя Г. и уплыла. Именно уплыла, из-за длинного халата не было видно ее ног, а походка была настолько мягкой, что создавалось впечатление, что она не ходит, а плывет, как белый лебедь.
В ванной зашумела вода, я снова закурил, налил в чашку чая, посмотрел на часы, которые показывали 20 минут четвертого и решил думать о чем-то отстраненном. Все это время мирно спавшая дымчатая кошка спрыгнула с кресла, подошла ко мне и начала отчаянно мяукать, я начал ее нежно гладить, сначала по голове, потом почесал за ухом, потом медленно перешел на спину, она отвечала мне взаимностью, подняла хвост, выгнула спину и начала ритмично вилять задом. Душ шумел, кошка урчала, а мои синие бархатные штаны покрылись светлой кошачьей шерстью.
Часы показывали половину четвертого, и тут из коридора раздался звук открывающейся двери, я прогнал кошку и быстро начал стряхивать с себя светлую шерсть, вдохнул в грудь воздуха, чтобы быстро заговорить героя съемки, и выпросить у него хотя бы немного времени. У меня была надежда, что он сжалится надо мной и как-то компенсирует опоздание на 45 минут, выделит хотя бы обещанное время.
В дверном проеме появился он, знаменитый писатель Г., тонкий знаток немытой России, протянул мне руку, и, без тени смущения, чисто по-московски, рассказал байку про то, что попал в микроаварию из-за скользкой дороги, поэтому и опоздал, но все обошлось, в 5 сантиметрах от его машины. Я спросил про время на съемку, на что он мне ответил, что я могу сделать два кадра, не больше, а потом он снова уедет.
У меня не было выбора, я мог только просить, но вместо двух кадров мне удалось сделать целых шесть, причем в двух комнатах — четыре в одной и два в другой. Когда я сделал последний кадр, писатель Г. сказал: «Стоп, достаточно», — и обратился к домработнице: «Галина Николаевна, сколько я вам должен?»
«Две тысячи», — ответила домработница жалобным голосом.
«Хм, у меня есть только тысяча», — ответил писатель Г. По лицу пожилой женщины было заметно, что она очень рассчитывала на две, но у хозяина была только тысяча, которую он ей выдал с немного растерянным лицом человека, у которого есть деньги, но случайно не оказалось наличности.
«В следующий раз», — сказал писатель Г. и быстро зашагал в душ — рассказывать молодой жене про свою микроаварию.
Как мужчина, которому больше шестидесяти лет, может жить на даче, когда у него такая жена, никогда не пойму. Я быстро собрался, попрощался с домработницей, вышел на улицу и пошел в сторону Кузнецкого Моста, в родной Фотолаб, тело приятно ныло, как после хорошей тренировки, и я был счастлив, кажется, на пленке должны были быть хорошие кадры, по крайней мере, парочка хороших, во второй комнате был отличный свет. Единственное, о чем жалел-то, что не сделал портрет красивой дымчатой кошки, с которой у меня случился неожиданный мартовский роман.
Шел по улицам и вглядывался в родные татарские лица москвичей и гостей столицы, которые абсолютно не похожи на европейцев. В них есть такая сила, которую никогда не понять писателю Г. с его врожденной европофилией и хронической русофобией.
