Всемирно известный фотограф и писатель Ральф Гибсон родился в 1939 году в Лос-Анджелесе, США. Фотографией начал заниматься в 1956 году в морском флоте, где определен в фотографическую школу. После службы в армии в 1960 году он поступает в Художественный институт Сан-Франциско, по окончании становится ассистентом известного американского фотографа Доротеи Ланг. Спустя несколько лет, в 1967 году, работает уже с другим знаменитым фотографом Робертом Франком. С 1960-х персональные и коллективные выставки с его участием проходят в США, Германии, Франции, Великобритании, Швеции, Австралии, Аргентине, Японии, Швейцарии, Австралии и других странах. У него около 40 фотоальбомов и статей, посвященных собственным фотографиям. Обладатель различных грантов и призов, в 2002 году был удостоен звания кавалера Ордена искусств и литературы Франции.
Четыре года назад в Москве была небольшая Ваша выставка. Теперь это ретроспектива в Манеже. Что это для Вас значит?
Для меня важно, что на той же стене, но с другой стороны в Манеже помещена выставка по истории русской фотографии — «Первоцвет». Я был очень взволнован, когда мне представилась возможность показать работы в этом контексте. Знаете, на меня сильно повлиял русский конструктивизм, Малевич, Татлин, Родченко, все остальные. Еще Мохой-Надь, конечно же, он не русский, но переклички есть. Этот период был великим моментом в искусстве и до сих пор он оказывает огромное влияние. Сейчас я очень серьезно занимаюсь историей и теорией музыки, так что теперь знаю все про Шостаковича, Прокофьева, великих русских композиторов-авангардистов и их борьбу за свой собственный путь при Сталине. Они, и художники, и музыканты не просто выжили, но и, по сути дела, победили идеологию. Торжество за ними, сейчас это очевидно. Культура в России вообще могущественна, это огромная, всепобеждающая сила. И вот я все это вижу своими глазами, чувствую через свой опыт.
Но цвета много не только в русской выставке — в Вашей экспозиции, в отличие от прошлой, его также немало. Скажем, серия «Бразилия». Что для вас цвет?
Я много снимаю в цвете. Хотя сейчас все-таки больше делаю черно-белые ню. Цвет препятствует абстрактности, пропорциональности, точным расчетам в фотографии. В нем нет такого драматизма, как в ч/б, он ближе к реальности.
Но в Ваших работах абстрактного много изначально. Как цвет соотносится для Вас с абстракцией? Есть ли связь?
Иногда мне удается получить в цвете абстрактность той же силы, что и в ч/б. Это для меня как вызов, потому что сложнее дается. Но знаете, я ведь никогда не хотел делать абстрактную фотографию чистой воды! Я просто люблю фотографировать абстрактное в окружающих вещах. Временами мне это удается и в цвете.
Вы идете от объекта?
Отчасти. Например, работая в Бразилии, я не мог избежать цвета. Цвет там — естественный язык, вам не удастся его проигнорировать при всем желании. Там почти невозможно работать в ч/б. Цвет просто есть — это семиология этой культуры. В работе с ню все иначе. Фигура отражает цвет в зависимости от качества света. Если свет очень яркий, сильный, у вас появляется одно ощущение, если темный, приглушенный — совсем другое.
То есть, хотя вы имеете дело с телом, Ваши ню на самом деле абстрактны?
Не вполне так. Сами тела не абстрактны, но абстрактен результат или элементы моих работ. Я никогда не пытался создавать полностью беспредметные, нефигуративные фотографии. Я всегда делал реалистичные работы: просто фиксировал то, что вижу. Но я не пытаюсь ничего «донести» до зрителя. Вот, к примеру, в Москве показали выставку великих магнумовцев. И я вдруг понял, что все эти ребята обязательно хотят вам что-то показать! А я не хочу показывать. Я хочу видеть вещи. Различие в конечной цели. Я работаю не в области коммуникации, а в интроспективной, рефлексивной отрасли. Это разные вещи, знаете ли. Я пытаюсь найти и понять что-то для самого себя. Познать, если угодно. И я стараюсь увидеть объекты, а не продемонстрировать их вам.
Фотограф может заработать на жизнь, продавая отпечатки в музеи и галереи?
Вот этот, что перед вами, зарабатывает! И на очень хорошую жизнь. Лучшую, чем у многих коммерческих фотографов. Но я первое поколение. До нас жить на такие заработки не получалось, я был настойчив. Все просто: я никогда не хотел быть коммерческим фотографом. Не хотел, чтобы кто-то говорил мне, что фотографировать и чтобы за меня решали, хорошая это фотография или нет.
Было ли трудно настоять на своем?
Возможно. Но в то время я этого не понимал. Я просто очень сильно верил в то, что делал. Вообще, я, наверное, везунчик. Каждое принятое мной твердое решение всегда вознаграждалось
Вы ведь начинали как репортер, делали документальную фотографию? Вы были ассистентом у Доротеи Ланге и Роберта Франка.
Да. Я начинал в этой традиции. Даже был членом Магнума, очень недолго. Мне тогда было 27. Но это оказалось не то место, где я хотел быть. Я и сам был очень удивлен. Со мной представляли работы Мэри Эллен Марк и Денни Лайон, а выбрали меня. Я же ушел спустя три месяца.
Очень смелое решение для молодого фотографа — разве нет?
Полагаю, что так, но в тот момент я не очень это понимал. У меня всегда была огромная, колоссальная вера. Решив стать фотографом, я не сомневался в успехе, хотя еще не знал, в какой именно области. Думал, может, буду снимать фэшн. Потом жизнь пошла своим чередом, мои желания и стремления стали раскрываться. Но я никогда не терял веру в фотографию. Просто я стал заниматься «другой фотографией». Не думаю, что она лучше или хуже любого другого жанра или вида. Я восхищаюсь всем, что сделано хорошо, даже если сам не заинтересован в том, чтобы это делать. Недавно я попытался выполнить пару коммерческих заказов. Первый день — ок, второй — скучища. Коммерческая работа, по большей части, скучна. Мои собственные идеи тоже достаточно скучны. Но коммерческая работа тосклива по-настоящему.
Как бы Вы тогда сами определили — с чего Вы начали?
Делал свои проекты и вслушивался в свою работу. И моя работа всегда мне показывала, что делать дальше, что-то всегда маячило впереди. Если бы я прожил 10 жизней, все равно времени не хватило бы реализовать все мои идеи. Самое главное — решить быть автономным и независимым. Я беру на себя ответственность за удачу и поражение, за хвалу и хулу. Никто кроме меня самого не говорит мне, что снимать, хороший это снимок или плохой. Мне нужно самому решить, что снимать, потом понять — хорошо ли вышло. К счастью, книжный формат меня дисциплинирует.
Сколько Вы сделали альбомов?
Около сорока. И этот жанр продолжает меня занимать. Замечательный способ показать свои работы широкой публике — а это меня всегда интересовало.
Для Вас фотография — образ жизни, сама жизнь, работа?
Все перечисленное. Слушайте, я не «фотография», я — тот, через кого она говорит! Как радио, играющее музыку. Я как-то записал в дневнике: ты начинаешь, изучая фотографию, потом в течение многих лет ты ей служишь. А потом, думаю, ты и становишься фотографией — как великие мастера. Не знаю. Вот такая у меня связь с фотографией. Прямо сейчас я все еще ей служу. Может, когда-нибудь ею стану.
А прямо сейчас Вы над чем работаете?
Недавно сделал проект о гитаристах-авангардистах, 70 портретов с их текстами о себе. Я их хорошо знаю, восхищаюсь ими. Это по заказу Музея изящных искусств в Хьюстоне, там же будет большая выставка, книгу опубликует Yale University Press. В Taschen скоро выйдет огромная книга избранных работ — что-то около 500. Ретроспектива обнаженки — тело же всегда отражает интерес фотографа. Еще я хочу начать работать в Южной Америке. Я много приезжал в Европу за последние 30 лет, но теперь Европа заставляет меня чувствовать себя смертным. А Южная Америка — юным, она до сих пор развивается. Там прошлого нет. Вы не сидите на одном месте, размышляя над прекрасными старыми деньками культурного величия. Оно просто происходит на ваших глазах.
Как насчет проекта о Москве? Мы тут тоже развиваемся, но нестабильно.
Я знаю, я это чувствую. Надо подумать. Я вижу перспективы и возможности его сделать. Но пока мой следующий большой проект — о Южной Америке.
