Его работы были на выставках, на них обращали внимание: откуда они? Из Тулы? Филигранная техника поверхности, обихоженная, сотканная из мелких мазков, как живопись, и — абсолютно фотографическая, подлинная. Часто говорят, что в России плохо с печатниками, да и те, что печатают, не чувствуют поверхность фотографии. Но у Терехова все дышит, мерцает, перо поворачивается вокруг оси от дуновения ветра, странная бабочка теряет пыльцу и обрастает пылью. Он работает с предметами. Строит их, потом разрушает, создает заново, при этом они остаются на фотографиях. Он как Левша, делающий чудеса на глазах изумленной публики, и скрупулезный архивариус, протоколирующий появление и проявление чуда.
Не есть ли фотография — портретирование предметов? А если так, то почему фотографов называют художниками, а не портретистами? Собственно, портретирование отдельных предметов, если они не бежали и не кокетничали с художником, издавна называлось натюрмортом — съемкой (живописью) мертвой натуры. Но господа искусствоведы еще лет двадцать назад определили этот жанр в портреты — через вещи, оставленные человеком, происходит воссоздание его «я». Но распространяясь т.о. о роскошных объедках голландских натюрмортов, трудно воссоздать образ хозяина одинокой мышиной шкурки или гусиного пера, странной перчатки с перьями или… мало ли одиноких предметов! Что же с их хозяином? Уж не аскет ли он, не чуждается ли он жизни, проводя время в созерцании неподвижности неизменных предметов, подсчитывая мгновения по фотонам света, проявляющим или скрывающим вещи от глаз…
Фактурой снимки Терехова напоминают Саудека и всю ту современную пражскую школу (Мелинда Ковач, Юрий Шигут), где поверхность фотографий, весьма искусно скрытая под слоем красок и пастели, приобретает ценность уникальной графики. Напоминают, но восходят к русской традиции раскрасок. Увы, ее существование остается практически безызвестным по сей день. Только в работах провинциальных фотографов, таких как Игорь, связанных интуицией и памятью с культурой своего места (локуса), эта традиция передается от фотографии к фотографии.
Сюжетами Терехов похож (?) на алогичные фрагменты снимков Виткина, фрагменты больших полотен. За пределами его снимка происходит еще нечто, придающее предметам загадочность. В этом начало подлинной фотографичности, когда снимок — композиция, завершенная и целостная, дважды завершенная (при съемке, хлопком затвора, и при печати), обладает еще и качеством частицы большого мира: в фотографии все предельно документально, и попавшее в поле зрения объектива непосредственно связано с окружением, внешним миром, не поместившимся в кадре. Кажется, что фотография обладает абсолютной резкостью и проницаемостью каждого предмета, что ее можно рассматривать бесконечно, постигая все большее число деталей. (Может быть поэтому Терехов так любит фактурные фоны, в которых глаз может заблудиться).
Что означают предметы на снимках Игоря? Какие значения имеют эти бабочки и перчатки? На языке символов какой культуры разговаривает автор? И что означали работы Левши, когда он делал блоху, подковывал ей пяточку? Для чего, и о чем было и есть ИСКУССТВО? О чем оно говорит и какова его цель?
Не много ли вопросов о фотографиях маленьких предметов в таинственном свете и блеклых красках? Собственно, вопросов о сущности фотографирования и смысле изображений.
Рена Гвоздева
