Pres de Juvisy, France, 1955
Gelatin silver print 16x20 inches
Поскольку фотограф постоянно работает над композицией своих снимков, то его, я думаю, правильно было бы и считать и называть «композитором». Меня бы в этом несомненно поддержала незабвенная Л. П. Дыко, чей главный труд назывался «Фотокомпозиция». Документальный фотограф сочиняет свои пространственно-временные композиции из того, что находит, из природных форм. Но он не строит свое произведение, подобно ребенку, из кубиков или деталей «конструктора», воплощая свои сознательные замыслы, пусть эти замыслы хоть как угодно наивны. Нет, он ловит свои разбегающиеся, рассыпающиеся композиции на бегу, на лету из живых и неподчиняющихся ему «кубиков» и из неподвижно застывших и тоже не подчиняющихся ему «деталей конструктора». Фотограф воюет и одновременно сотрудничает не только с пространством, но и со временем, воплощая в кадре то, что еще не успело родиться в его сознании, работая на опережение, интуитивно предчувствуя развитие ситуации.
Фотограф «зеркалки» вообще никогда не видит тот кадр, который он снимает: в момент открытия затвора — зеркало поднимается. Нужно учитывать и невысокую скорость реакции фотографа и цифровой камеры — доли секунды, за которые в кадре может кое-что существенно измениться: кто-то может моргнуть, кто-то отвернуться — всякое может произойти. Я уж не говорю о том, что кто-то может ударить фотографа дубинкой по фотоаппарату или по голове.
Снимая событие, будучи вовлечен в ситуацию, фотограф не в состоянии думать над будущим кадром, поскольку «кадра» такого в природе нет. Фотограф, «включая» свой опыт и всю свою интуицию старается предугадать развитие ситуации и лихорадочно мечется в поисках наиболее выгодной точки съемки. Можно не сомневаться, что на его камере стоит в этом случае «широкоугольник».
Возможна и другая стратегия: фотограф занял высокую точку съемки, поставил сильный телевик и спокойно рассматривает через него, например, мечущуюся толпу, которую разгоняет полиция.
У каждой позиции есть свои преимущества и недостатки, есть свои шансы на успех и есть известная ограниченность. События нельзя всесторонне и добросовестно запечатлеть, снимая с одной, даже самой лучшей, точки, даже если ты вооружен самой лучшей оптикой и самой «прогрессивной» идеологией.
В голове фотографа, который едет «на событие» нет и не может быть четкого «кадра». В его сознании крутятся какие-то картинки или обрывки из виденных ранее им репортажей с подобных событий, и он знает, что от него примерно ждут. Но он также знает, по собственному опыту, что ожидания эти никогда не сбываются. В голове его каша, но такую же кашу представляет собой и «событие» — сознание фотографа адекватно ему (событию).
Но почему же одни фотографы стабильно извлекают из этой «каши» то, чего другие просто не замечают? Почему одним постоянно везет? Тут разводят руками и говорят: «Талант». Но что же такое талант, если говорить о фотографе? Талант, говорят, это — «умение видеть». Но это такая же несерьезная отговорка, как если бы сказать про талант композитора, что это умение слышать. Нет, и «фотокомпозитор» и музыкальный сочинитель из хаоса звуков жизни и ее блеска частью сознательно, частью подсознательно выбирают что-то им сродное и строят из этого свой собственный мир, мир звуков, мир изображений, мир образов.
Художник мысленно живет в придуманном мире, в мире созданном из его образов. И неважно, рождены ли эти образы в его голове или душе или подобраны на свалке жизни, среди сора мира (как не вспомнить Ахматову!); творимая им картина: из света, из звука, из красок, из камня — это картина, прежде всего, его внутреннего мира. Иногда внутренний мир художника (а всякий человек — художник, даже самый бездарный) — сер и убог, иногда — ярок и полнозвучен. Иную музыку мы не хотим слушать, на иные снимки мы не в силах просто смотреть. Мы, зрители и слушатели, тоже художники и в сфере искусства тоже ищем соответствий себе, своей чуткой душе (душа всегда чутка, хотя бывает еще глупа и неразвита).
Так в чем же талант фотографа? — В его ярком внутреннем мире, в его всеобъемлющей, развитой и милосердной душе, в его открытости внешнему миру, в его незащищенности и нежелании защищаться от трагедии жизни.
Курсами фотокомпозиции фотографа не создать. Это не удавалось Дыко, это не удается и нынешним школам и академиям. Послушники и начетчики никогда не становились пророками. Пророками становились только бунтари. Фотография в своем высшем проявлении и предназначении — это тоже пророчество. Великие фотографии жгут сердца и изменяют мир. Фотография и музыка обладают великой силой, потому что рождены не человеком, а Природой или Богом и только внушены человеку: кому-то мелодия приснилась во сне, кому то, подтолкнув, помогли вовремя нажать на спуск. Искусство фотографа внешне выражается в умении почувствовать, когда ситуация готова взорваться или разрядиться, и оказаться в той точке и в то самое нужное время.
Талантливый фотограф, как сейсмограф, всегда регистрирует «микроземлетрясение» в области жизни нашей души. Его притягивают и адские глубины и горные выси. В самом фотографе Правды нет, но есть стремление к познанию Правды. Фотография — это неустанное познание, и только как отдельные пики — пророчество. А в самом общем случае и в самой общей судьбе фотография — это служение, осознанное или неосознанное: Богу, черту, мамоне, людям. Фотографу надо осторожно и осознанно выбирать «хозяина» себе.
Среди музыкальных композиторов не получило, кажется, широкого распространения документальное направление, которое бы записывало звуки города, грохот завода, завывания ветра, шум леса, пение птиц, звуки морских глубин и создавало бы симфонии жизни на самой реальной основе. У них, по большей части, музыкальные образы рождаются безотчетно в душе, и их остается лишь записать нотными значками на бумаге, как поэт записывает строчками букв пришедшие по вдохновению к нему стихи.
Фотограф больше зависит от жизни, от натуры, но когда он не снимает, ему тоже иногда приходят «идеи», а иногда накатывает и «вдохновение». Тогда он чаще всего берет натурщицу и тянет её в дюны, если он «дихавичус», в баню, если он «васильев», а если он «бахарев» — на «дианчик», что сделает с ней «чиликов», я не рискну даже предположить. Другие же бесчисленные и безвестные любители природы, женщин и фотографии украшают безотказными «нимфами» леса, поля, моря и горы. Но почему-то их муки искусству фотографии почти не способствуют. Почему-то они нам почти ничего не открывают, кроме открытого женского тела, от обилия которого просто тошнит. Может быть, потому что это фотография не терпит не только бездарности, но и насилия? А такая фотография чаще всего являет образец хамского доминирования самца над податливой, но тщеславной и убежденной в своей неотразимости самкой. По большинству фотографий видно, что фотограф отнюдь не находился в творческом поиске, а просто упивался своей властью над «жертвой». Самочувствие его в момент «творчества» ничем не отличалось от самоощущения маньяка, хотя фотография, конечно, даже самая бездарная предпочтительнее «расчлененки». Трудно считать таких фотографов художниками. Художники давно поняли, что пошло искать красоту в красивом цветке, красивом теле, красивом пейзаже; истинную красоту надо искать в проявлении духа. Вот когда обнаженную натуру снимает Бинде, мы забываем о теле, мы ощущаем искусство и Человека, подлинного человека, а не очередную раздетую «фотомодель».
Как ни странно, но истинным фотохудожником является Бахарев. Я бы даже присвоил ему звание Народного художника, если бы имел на это право. Он, конечно, антипод Бинде и работает на другом полюсе. Он — типичный бездуховный «совок» времени брежневского застоя, и это его ничуть не смущает. Он вытаскивает из своего «совкового» сознания и подсознания (а может, из нашего общего с вами коллективного бессознательного) такие химерические образы, которых мы стыдимся и в наличии которых не признаемся и себе. Бахарев — человек без комплексов, он смелее нас и не боится показаться смешным. Но если сам он и бывает забавен, то искусство его серьезно и даже страшно. В то же время его искусство документально. Он непрерывно документирует процесс вытаскивания образов, а может, их таинственных архетипов из своей очень странной башки. Мысль из нее мне выбить не удавалось, а образы лезут сами. Бахарев прост, как правда, органичен и достоверен.
Его фотографиям веришь, хотя все они им сочинены. Я видел с каким мучением они рождаются, потому что ни Бахарев, ни модели не знают чего хочет автор. И в этом залог его успеха. У него нет творческого замысла, он не чувствует себя «творцом». Он провокатор и протоколист. И только рассматривая «контрольки», он работает как художник. Выбирая снимки, он испытывает их на отзвук, на какую-то внутреннюю правду, которую он ощущает в себе. Он не старается быть красивым, он пародирует пошлую красивость, он работает на этом поле, на поле советского и постсоветского фотоклуба, на поле фотографического абсурда. Как показывает опыт, подлинное фототворчество чаще идет от природы, внешние импульсы заряжают и заражают фотографа. Тогда сама природа высказывается через него, потому что он, как никто, обостренно ее чувствует. Но это в том случае, если фотограф психически здоров. Если же в голове его поселились «призраки», то они продуцируют столь сильные идеи и образы, они имеют над его сознанием столь победительную власть, что он не может не воплотить их, — иначе он от них не избавится. Его искаженные образы притягательны, потому что странны, непривычны и даже запретны сознанию нормы.
Для нас же, зрителей по-настоящему интересны фотографы, стоящие на двух полюсах: или прилежные наблюдатели и исследователи природы типа Картье-Брессона, или такие странные личности как Уиткин, строящие свои композиции-коллажи из еще не остывших и податливых трупов. «Творчество» Уиткина интересно тем, что по существу оно запредельно, а по форме оно не выходит из пределов старой, доброй эстетики. Чего нельзя сказать про многие произведения, причисляемые к современному искусству, которые, кажется, вообще никакими признаками искусства не обладают.
Когда человек с холодной душой, сытый, здоровый, никакими проблемами не озабоченный пытается выдавить из себя искусство, обычно выдавливается только дерьмо. Нагляднее всего это видно в фотографии. В фотографии, как нигде, благополучно существует много необременённых талантом людей, которые как Антей от Земли, могут черпать силы от натуры и тем скрывать свою бездарность. Когда же они переполняются гордостью и воображают себя «Творцами», то получается «пшик».
Настоящее искусство должно быть выношено, пережито и оплачено хотя бы судьбой. Искусство — это тоже решение и мировых и своих личных проблем, но в другом поле, другом измерении. Уход в искусство можно рассматривать и как уход от жизни, от решения всяких проблем, но его нельзя рассматривать как уход на рынок, как средство зарабатывания денег. Исходный импульс другой. Человек просто переполнен, его голова набита образами, от которых надо избавиться, чтобы жить спокойно. Кроме того процесс воплощения образов почему-то приносит радость, видимо, чтобы стимулировать творчество и в дальнейшем.
А карточку, как и рукопись можно продать, если найдутся желающие. Пушкин до сих пор отвечает на наши вопросы. А какой из него вышел бы прекрасный фотограф! И почему до сих пор в фотографии у нас Пушкина нет? Почему в фотографию идет так мало талантов? Дело-то очень простое!
Может как раз из-за этого?
<< Начало | Продолжение >>
