Фото © Дмитрий Киян
Нет, его не возмущала гибель российского флота (хотя, конечно возмущала), он никак не мог понять «современного искусства». «Где тут искусство?! — почти кричал он мне в ухо. — Нет, я понимаю: композиция, линия, фактура, облезающая краска, ржавчина (черт бы ее побрал!) — все есть, но смысл то где?! Должен же в фотографии быть хоть какой-нибудь смысл?!! Мы раньше так не снимали, мы сначала искали смысл, а потом уже форму! А тут? И резкость есть и цвет, а мысли — хоть со спичечную головку — нет! Разумом тут и не пахнет, а пахнет … — он махнул рукой и не стал продолжать. — И это называют „авангардом“? Какой же это авангард?!»
На мои слова, что современное искусство не в ладах со смыслом и принципиально его отвергает, он только досадливо морщился и возмущенно продолжал свое: «Да если б я в журнал принес такие „картинки“, меня бы в „психушку“ послали на лечение!»
Увидев проходящего мимо автора выставки, я посоветовал Руйковичу поговорить непосредственно с ним, а сам отошел в сторону. Издалека я наблюдал возмущенно жестикулирующего Руйковича и смущенно оправдывающегося автора, пытающегося утихомирить ветерана. Сцена была смешной и трогательной: Руйкович напоминал разгоряченного мальчишку, обнаружившего, что с ним играют не по правилам. Редко прорывался в нем этот «мальчишка». Обычный Руйкович — воплощение элегантности. За это его, наверно, женщины и любили, попутно обнаруживая в нем и другие достоинства. К примеру, одни только модуляции его волнующего голоса будили в них, казалось бы, уснувшие надежды.
Он понимал людей, был добр, точен и образен в слове: «Олечка-птичка впорхнула и упорхнула …» — элегически вздохнул он, однажды глядя вслед женской стремительно летящей фигурке, действительно похожей на перелетную птицу.
Его личные фотографии в молодости показывают нам типичного плейбоя. Ему в кино сниматься надо было! А он сам снимал — и очень неплохо. Никто, например, лучше него не снял Михаила Шолохова. За это он даже получил выговор от начальства, что было в то время самой высокой оценкой.
Уроки Руйковича
Заочно я давно знал Виктора Руйковича по редким, но запоминающимся публикациям в «Советском фото», хотя первое время, смешно сказать, путал его с Людасом Руйкасом.
Вот Сан Саныч Слюсарев знал Руйковича лично и даже называл его своим учителем. Интересно, чему он у него научился? А у Руйковича многому можно было научиться — и прежде всего, жить достойно и красиво. Строить кадр — это, в общем, несложно; а выстроить свою жизнь в ненадежном мире, когда каждый, хоть чуть-чуть «вылезающий» из наркомовской нормы, в ближайшей перспективе обречен — это настоящее искусство.
Скроен был Руйкович прочно, надежно. Вид его внушал оптимизм тем, кто годился ему во внуки. Он показывал, как можно элегантно стареть, старости на вид совершенно не поддаваясь. Так же элегантны и не подвластны старению его снимки — они действительно сделаны на века, и время их только приходит. Еще не вышла его монография, еще не явлено его творчество в полном объеме, еще исследователи ни словечка не написали о нем, не выведали ни одной его тайны. А тайны есть и они будут открыты, но, бог знает, когда. Говорят, что писатель в России должен жить долго, как Лев Толстой, чтобы дождаться прижизненного признания. А вот фотографу лучше сразу умереть, чтоб напрасно не мучиться. Так и погиб гениальный фотограф Виктор Ершов, замерзший в опустевшей электричке загнанной ночью в тупик. Я бы об этом не стал сейчас поминать, но трагедия, которой как будто никто не заметил, по воле рока произошла после дружного празднования очередного юбилея Руйковича работавшего вместе с Ершовым в хорошем журнале «Советский Союз».
Исключения не то, чтобы подтверждают правила, — своей катастрофической редкостью они напрочь исключают надежду. Как хрипел Высоцкий: «Если хилый — сразу в гроб! Сохранить здоровье чтоб…» — лучше ни на что не рассчитывать. И Руйкович жил терпеливо, размеренно и со вкусом; у него был наследственный вкус к красивой и достойной жизни. Теперь он продолжает так же достойно и красиво жить в нашей памяти, в наших потрясенных его смертью сердцах. С каждой смертью мы что-то теряем. Как бы не потерять прежде смерти себя…
